Вечер. Из открытого окна квартиры первого этажа в доме напротив по двору разливается немного грустная песня о чужой красивой и непонятной любви. В беседке мужики разливают портвейн «77» по гранёным стаканам, каким-то непостижимым образом, сохранившимся до наших дней. Пятница — святое дело.
Женщины бальзаковского возраста на лавочках у подъездов степенно беседуют между собой о способах борьбы с колорадским жуком и пятнами ржавчины на унитазах. «Мелюзга» — их внучата — копошатся в песочнице, радостно добывая оттуда экскременты, оставшиеся после выгула домашних животных (а где их ещё выгуливать, как не в песочницах?). Пацаны-школьники о чём-то яростно спорят между собой, размахивая руками и толкая друг друга. Единственное печатное слово из их лексикона — «козёл». Оттого, наверное, и повторяется чаще других. Взрослые стараются не замечать оболтусов, чтобы не портить себе чудесный вечер накануне выходных. Молодые люди послеармейского возраста собрались вокруг парня, добывающего из гитары что-то отдалённо напоминающее музыку. Если прислушаться, можно понять, что он что-то поёт. Если прислушаться ещё внимательнее, можно разобрать отдельные слова: «…была огромная… сноровка, пятизарядная винтовка». Короче, молодёжь поёт песни тревожной молодости своих отцов…
Неожиданно все звуки двора перекрывает хорошо поставленный оперный голос женщины из открытого окна на третьем этаже. Своим глубоким трагическим контральто она решила поведать ценителям высокого искусства, что муж у неё конченый идиот и ни хрена с него толку нет ни в постели, ни по хозяйству. Одно слово — классика. В момент, когда пьеса достигает апофеоза, внутри квартиры что-то происходит. Хотя видеть, что именно случилось, никто не может, но это без труда угадывается, поскольку женщина в один момент виртуозно переходит с контральто на пронзительный визг. На этой высокой ноте она спешит сообщить, что её убивают. Внезапно всё стихает. Потрясённые слушатели ещё несколько минут находятся под впечатлением услышанного, затем возвращаются каждый к своим делам.
Из подъезда торопливо выходит героиня давешней оперы — растрёпанная, одетая наспех, с оттенком лёгкой небрежности, свойственной избалованным славой оперным дивам. Прикрывая зачем-то ладонью правую половину лица, она растворяется в темноте.
Спустя несколько минут, следом за ней выходит второй персонаж представления — вечный пьяница, баламут и бездельник Митя — существо мужского пола, без определённых примет и занятий. Направившись прямиком к беседке, он хрипло просит закурить, берёт протянутую сигарету, закуривает и, выдыхая дым, ни к кому особенно не обращаясь, изливает накипевшее. Мужики выражают поддержку и одобрение. Кто-то протягивает стакан портвейна. Митя профессиональным жестом опрокидывает его в себя и возвращается домой праздновать победу.
Стало совсем темно. Женщины бальзаковского возраста извлекают своих перемазанных внуков из песочницы и волокут их, орущих и брыкающихся, домой, по пути вытряхивая из карманов детишек песок. Мужики, допив портвейн, долго прощаются, хлопая друг друга по плечам. Наконец всё же расходятся. Откуда-то возвращаются необычно возбуждённые пацаны. Время от времени они начинают хохотать, и только нахохотавшись, в конце концов, тоже расходятся по домам. Немного погодя по подъездам расходятся молодые люди послеармейского возраста, бережно обнимая своих щупленьких подружек. Вдоволь нацеловавшись в тёмных углах и наговорив друг другу всякой милой чепухи, свойственной влюблённым, уходят спать и они.
Двор стихает. И, наконец, к четвёртому подъезду подъезжает роскошный «Мерседес». Шофёр в строгом чёрном костюме выходит из машины, открывает заднюю дверцу, и я вижу в своём оптическом прицеле как оттуда выходит тот, ради кого я весь этот вечер просидел на чердаке этого дурацкого дома...