Стоило мне свернуть на свою улицу, как в глаза тотчас бросились две вещи, которые я совершенно не ожидал там увидеть. Первой был мой «кавасаки» – весь в крови, синяках и царапинах, но в общем и целом во вполне сносном состоянии. Второй неожиданной вещью оказался ярко красный спортивный «TVR».
Ронни спала, положив голову на руль и натянув на голову пальто. Открыв пассажирскую дверцу, я скользнул на сиденье рядом. Она приподняла голову и сонно уставилась на меня.
– Добрый вечер, – сказал я.
– Привет. – Несколько раз моргнув, она перевела взгляд на окно. – Черт! Который час? Я тут совсем задубела.
– Двенадцать сорок пять. Не хочешь зайти?
Она немножко подумала.
– Довольно нахальное предложение с твоей стороны, Томас.
– Нахальное? Это ведь как посмотреть, не так ли?
Я открыл дверцу.
– Это как?
– А вот так. Ты приехала сюда сама? Или это я перенес сюда улицу и расставил ее вокруг твоей машины?
Ронни еще немножко подумала и сказала:
– Убила бы сейчас за чашку чая.

Мы молча сидели на кухне, прихлебывали чай и курили. Мысли Ронни были где то далеко, моя неразвитая интуиция подсказывала, что она недавно плакала. Либо плакала, либо пыталась добиться от своей туши какого то необычного эффекта, что то вроде «размазанных катышков». Я предложил ей виски, но Ронни не проявила к выпивке интереса. Тогда я вылил в свой стакан все четыре остававшиеся в бутылке капли и постарался растянуть их на подольше.
Я пытался мысленно сосредоточиться на Ронни, выкинув из головы Барнса с Умре: во первых, она была расстроена, а во вторых, была здесь, в моей комнате. А те двое – нет.
– Томас, могу я тебя кое о чем спросить?
– Конечно.
– Ты голубой?
Нет, ну надо, а? Первый же мяч – и сразу мимо ворот. По идее, нам полагалось беседовать о кино и театре, о любимых горнолыжных трассах, наконец.
– Нет, Ронни, я не голубой. А ты?
– Нет.
Она не сводила глаз со своей кружки. Но я предпочитаю чайные пакетики, так что вряд ли ей удалось бы найти ответы в узорах чайной гущи.
– А что случилось с как его там? – спросил я, закуривая.
– Филип. Он спит. Или гуляет где нибудь. В общем, не знаю. Да и знать не хочу, если честно.
– Ну ну, Ронни. Мне кажется, это только слова.
– Нет, я серьезно. Мне вообще насрать на Филипа.
Всегда испытываешь какое то странное возбуждение, когда воспитанная девочка вдруг начинает грязно ругаться.
– Вы поссорились.
– Мы расстались.
– Вы просто поссорились, Ронни.
– Могу я остаться у тебя на ночь?
Я моргнул. А затем, чтобы убедиться, что мне это не привиделось, моргнул еще раз.
– Ты хочешь спать со мной?
– Да.
– Ты имеешь в виду, не просто спать одновременно со мной? Ты имеешь в виду, в одной постели?
– Ну пожалуйста.
– Ронни…
– Если хочешь, я не буду снимать одежду. Томас, не заставляй меня еще раз говорить «пожалуйста». Это ужасно вредно для женского самолюбия.
– Зато ужасно полезно для мужского.
– Ох, замолчи! – Она спрятала лицо в кружку. – Ты мне таким совсем не нравишься.
– Ха, – ответил я. – Значит, сработало.
В конце концов мы встали и отправились в спальню.

Между прочим, она и в самом деле осталась в одежде. Так же как и я – опять же, между прочим. Мы лежали рядом на кровати и какое то время молча созерцали потолок А потом, рассудив, что уже вполне насозерцался, я протянул руку и взял ее ладонь в свою. Она была сухой и теплой – и очень приятной на ощупь.
– О чем ты думаешь?
Честно говоря, я не помню, кто из нас спросил это первым. К рассвету мы оба повторили этот вопрос раз по пятьдесят.
– Ни о чем.
И это мы тоже повторили немало раз.
Ронни была несчастлива – в этом все дело. Не могу сказать, что она излила мне историю своей жизни. История выходила из нее разрозненными обрывками, с длинными пробелами и слегка напомнила сумбурную беседу где нибудь в обществе книголюбов. Но к тому времени, когда жаворонок принял вахту у соловья, узнал я довольно много.
Ронни была средним ребенком в семье. Наверняка многие из вас сейчас скажут: «Ну вот, теперь сразу все встает на свои места», но я, например, тоже средний, и меня это особенно никогда не беспокоило. Отец Ронни работал в Сити, угнетая несчастных бедняков, да и братья по обе стороны, похоже, держали курс в том же направлении. Когда Ронни была еще подростком, мать ее прониклась страстной любовью к рыболовству и с тех пор по шесть месяцев в году потакала своей страсти на далеких водных просторах. А отец Ронни в это время заводил любовниц. Правда, куда заводил – она так и не уточнила.
– О чем ты думаешь? – На этот раз спросила она.
– Ни о чем.
– Ну же.
– Я не знаю. Просто… думаю.
Я слегка погладил ее по руке.
– О Саре?
Я знал, что она это спросит. И это несмотря на то, что я намеренно подавал ей мяч под ракетку и больше ни разу не упоминал о Филипе.
– В том числе. – Я чуть сжал ее руку. – Давай посмотрим правде в глаза: ведь я почти не знаю ее.
– А ей ты нравишься.
Я не смог удержаться от смеха.
– Ну, это кажется астрономически маловероятным. В первый раз, когда мы встретились, она подумала, что я хочу убить ее отца, а в последний – потратила большую часть вечера на то, чтобы обвинить меня в трусости перед лицом врага.
Поцелуи я решил вынести за скобки. По крайней мере, пока.
– Какого врага?
– Это длинная история.
– У тебя очень приятный голос.
Я повернул голову на подушке и посмотрел на нее:
– Знаешь, Ронни, в нашей стране, когда кто нибудь о чем нибудь говорит, что это длинная история, это значит, он вежливо дает понять, что не будет ее рассказывать.

Я проснулся. Что означало, что я все таки уснул. Правда, понятия не имею, когда это произошло. Первая мысль в момент пробуждения – в доме пожар.
Выпрыгнув из постели, я понесся на кухню. Ронни жарила бекон на сковородке. Дым резвился в солнечных лучах, а где то поблизости трещало Радио 4. Ронни была в моей единственной чистой рубашке. Поначалу я даже слегка разозлился, так как берег рубаху для особого случая – например, к совершеннолетию моего внука, – но рубашка ей очень шла, так что я решил промолчать.
– Тебе бекон как больше нравится?
– С хрустом, – солгал я, заглядывая через ее плечо. Ну а что тут было еще говорить?
– Если хочешь, можешь пока приготовить кофе, – сказала она и повернулась обратно к сковородке.
– Да, кофе. Точно.
Я начал свинчивать крышку с банки растворимой бурды, но Ронни зацокала языком и кивком указала на буфет, который ночью, похоже, посетила добрая фея покупок, оставив после себя целую кучу всякой всячины.
Я сунулся в холодильник, и передо мной предстала чья то чужая жизнь. Яйца, сыр, йогурт, несколько стейков, молоко, масло, две бутылки белого вина. Все это ни разу не побывало ни в одном из моих холодильников, за все тридцать шесть лет. Я наполнил чайник водой и щелкнул выключателем.
– Тебе придется позволить мне расплатиться с тобой за все это.
– Ох, да когда ж ты наконец повзрослеешь?!
Ронни попыталась разбить яйцо о край сковородки одной рукой, получился замечательный «собачий завтрак». А собаки у меня как раз не было.
– Разве тебе не нужно в галерею? – поинтересовался я, зачерпывая ложку «черного, обжаренного „Мелфорда“ к завтраку» из банки и высыпая в кружку. Все это было очень и очень необычно.
– Я позвонила Терри и сказала, что у меня сломалась машина. Мол, отказали тормоза, так что я даже не знаю, на сколько опоздаю.
Какое то время я обдумывал ее слова.
– Да, но если у тебя отказали тормоза, разве ты не должна, наоборот, приехать раньше?
Ронни рассмеялась и поставила передо мной тарелку чего то черно бело желтого. Выглядело неописуемо, но на вкус оказалось обалденным.

– Спасибо тебе, Томас.
Мы шли через Гайд парк – просто так, без какой то определенной цели. Сначала мы держались за руки, но потом расцепились, словно гулять за ручку – это обычная ерунда. День выдался солнечным и теплым, и Лондон казался удивительно красивым.
– Спасибо мне за что?
Ронни опустила глаза и легонько пнула что то на земле, чего, вероятнее всего, там не было.
– За то, что не пытался заняться со мной любовью вчера ночью.
– Всегда пожалуйста.
На самом деле я не знал, каких слов она ждала от меня, и вообще что это было – начало разговора или его конец.
– Спасибо за то, что поблагодарила меня, – добавил я.
Вот теперь получилось больше похоже на конец.
– Прекрати, пожалуйста.
– Нет, правда. Я очень тебе признателен. Я каждый день не пытаюсь заняться любовью с миллионами женщин, и до сих пор ни одна даже не пискнула в знак благодарности. А тут совсем другое дело. Приятное разнообразие.
Мы погуляли еще немного. Какой то шальной голубь ринулся было прямо на нас, но в последний момент резко свернул в сторону и умчался прочь, точно вдруг сообразив, что мы вовсе не те, за кого он нас принял. Пара лошадей рысью прошла по Роттен Роу; на спине у каждой восседало по мужчине в твидовой куртке. Королевская конная гвардия, вероятно. Лошади выглядели чрезвычайно смышлеными.
– У тебя кто нибудь есть, Томас? Сейчас?
– Думаю, ты имеешь в виду женщин?
– Угадал. Ты спишь с кем нибудь?
– Под словом «спишь» ты имеешь в виду?..
– Отвечай немедленно, а то я позову полицейского.
Она улыбалась. Благодаря мне. Именно я заставил ее улыбаться, и это было очень приятное чувство.
– Нет, Ронни, сейчас я не сплю ни с одной женщиной.
– А с мужчинами?
– И с мужчинами не сплю. И с животными. И с хвойными деревьями.
– А почему, можно спросить? И даже если нельзя.
Я вздохнул. В действительности я и сам не знал ответа, но даже ответь я правду, с крючка мне все равно не соскочить. И я заговорил, не имея ни малейшего представления о том, что из этого может выйти:
– Потому что от секса больше неприятностей, чем удовольствия. Потому что мужчинам и женщинам нужно разное, и в конце кто то всегда остается внакладе. Потому что мне не часто предлагают, а сам я терпеть не могу просить. Потому что я небольшой мастер в этих делах. Потому что я привык быть один. И потому что я не могу больше придумать никаких причин.
Я остановился, чтобы перевести дыхание.
– Хорошо. – Ронни развернулась и пошла спиной вперед, глядя мне в лицо. – И какая же из причин настоящая?
– Номер два, – ответил я, немного подумав. – Нам нужно разное. Мужчины хотят секса с женщиной. Затем они хотят секса с другой женщиной. Затем – с третьей. А затем они хотят кукурузных хлопьев и немного поспать, после чего опять хотят секса, теперь уже с четвертой женщиной, а потом с пятой, и так пока не умрут. Женщины же… – Тут я подумал, что, описывая противоположный пол, стоит быть поосторожнее в формулировках. – Женщины хотят отношений. Возможно, они их никогда не получат, или все же получат, но прежде им придется переспать со множеством мужчин, но у них есть цель. У мужчин же цели нет. Настоящих целей. Поэтому они придумывают искусственные и расставляют их по разные стороны большой поляны. А потом придумывают футбол. Или лезут в драку, или стараются разбогатеть, или начинают воевать, или находят себе еще целую кучу всяких идиотских занятий, лишь бы хоть как то компенсировать отсутствие цели.
– Полная хрень! – сказала Ронни.
– Кстати, о хрене. Это второе главное различие.
– Неужели ты и вправду думаешь, что я хочу, чтобы у нас с тобой были отношения?
Ну и коварство!
– Я не знаю, Ронни. Я бы не осмелился даже пытаться угадать, чего тебе нужно от жизни.
– Очередная хрень. Возьми себя в руки, Томас.
– А может, тебя?
Ронни остановилась. А затем расплылась в улыбке:
– Вот это уже другой разговор.

Хью Лори "Торговец пушками"