.... Козлоногий Критон, разумеется, сразу же кинулся увиваться за обеими -- я слышала, как он разглагольствовал перед глупышкой Ифигенией о
естественности наготы. Но собрал пыльцу с этих сомнительных бутонов, разумеется, Просперо: третьего дня он велел остаться Горгоне, а вчера и
розовощекой дурочке. Самое странное, что я не испытала при этом ни малейшей ревности. Я пришла к выводу, что плотское и чувственное меня совершенно не волнует. Лишнее тому доказательство я имела позавчера, когда после игры Просперо вдруг взял меня за руку и повел за собой.
Я пошла. Почему бы и нет? Увы, волшебство не повторилось. Вообще все вышло довольно глупо. Он снова уложил меня на медвежью шкуру, завязал мне глаза и долго водил по моему телу мокрой и холодной кисточкой (потом выяснилось, что он рисовал тушью магические знаки -- еле отмылась). Было щекотно, и я несколько раз, не выдержав, хихикнула. Физиологическая же часть завершилась очень быстро.
Вообще у меня складывается впечатление, что "восторги сладострастья", о которых с многозначительной туманностью поминают русские авторы, и les
plaisirs de la chair , которые с куда большей детальностью описывает современная французская литература, -- еще одна выдумка, изобретенная
человечеством, чтобы романтизировать тягостную обязанность продолжения рода.
Это вроде коньяку. Помню, как в детстве мечтала: вот вырасту большая и тоже выпью коньяку -- папенька с таким удовольствием пропускает рюмочку перед воскресным обедом. Однажды набралась храбрости, пододвинула к буфету стул, влезла на него, достала графин и отхлебнула из горлышка... Кажется, именно в тот момент я впервые поняла, сколько в людях притворства. На коньяк до сих пор не могу смотреть без отвращения. Как можно добровольно пить эту едкую гадость? С физиологической любовью, кажется, дело обстоит точно так же.
Уверена, что для папеньки приятен был не сам коньяк, а ритуал: воскресный день, парадный обед, поблескивание хрустального графина, предвкушение неспешного вечернего досуга. То же с актом любви: все предшествующее ему настолько пленительно, что можно извинить бессмысленность и постыдность самого действия, благо длится оно недолго.
(Этот абзац нужно будет после вычеркнуть -- не из-за смелости рассуждений, это как раз неплохо, но очень уж по-детски получилось. На
физиологии остановлюсь где-нибудь в другом месте, подробнее и без наивности.)
Мне кажется, Просперо заметил мое разочарование -- при расставании его взгляд был задумчив и, пожалуй, даже немного растерян. Но прощальные его слова были прекрасны: "Иди и растворись в ночи". ...
Борис Акунин. Любовница Смерти